Англичанин Дэвид Боуи - представитель так называемого "авангардного" рока - фигура видная; нас недаром о нем часто спрашивают. Интервью, которое вы здесь прочтете, не претендует на полный портрет: скорее это эскиз, зарисовка.
Начинал Дэвид Боуи в 1966 году - мы помним, что это было за время: время расцвета молодежной контркультуры, и рок-музыканты пели о том, что капиталистическое общество никуда не годится и что его нужно переделывать. Варианты предлагались самые "радикальные", и Боуи тогда вместе со всеми пережил увлечение разного рода левацкими идеологиями. К началу семидесятых годов стало ясно, что идеи немедленного переустройства общества не оправдали себя.
Тогда-то Боуи и придумывает образ "Зигги Стардаста" - "Зигги Звездная Пыль" (группа его называлась "Марсианские пауки"). "Зигги", пришелец из космоса, пел о том, что, если нет возможности улучшить жизнь на этой планете своими руками, может, кто-то посторонний поможет. Идея пришлась кстати - она ничего от слушателей не требовала. Слушатели хлопали. К Боуи пришел успех, но он был рожден скорее не содержанием песен, а манерой, в которой Боуи выступал, подачей песен: расшитые блестками наряды, фантастический грим. За "Зигги" потянулась целая команда эпигонов: Элис Купер, Лу Рид, Гэри Глиттер и др. Направление это получило имя глиттер-рона (от английского "glitter" - "блестящий, сверкающий"), а за Боуи закрепилось звание "дедушки глиттер-рока".
"Дедушка", однако, выкинул фортель: в Голливуде он снялся в фильме "Человек, который упал на Землю", где все тот же пришелец переделал всю планету по фашистскому образцу и стал фюрером всей Земли. Идея твердой власти оказалась довольно симпатичной обывателям, напуганным недавними молодежными "выходками", и Боуи-шоумен, почувствовав эту смену настроений, меняет маску, тем более что глиттер-рок публике уже надоел. Теперь он - аккуратный, облаченный в строгий костюм-ретро - поет о том, что пора кончать с "сопливой демократией". На Боуи ополчились прежние рок-коллеги, а на его шоу стали ходить голубоволосые домохозяйки и преуспевающие бизнесмены, решившие, что Боуи - свой. И тут он совершает непростительный, по мнению этой публики, поступок - он выпускает пластинку "Низкое", в которой есть песня "Гитлер возвращается". Он поет о том, что как раз в среде таких вот "положительных и порядочных" обывателей и рождаются фюреры.
В последнее время Боуи почти не выступает на сцене, предпочитая только записываться, - возможно, потому, что ту идею, которой он живет сейчас, - "Сыновья молчаливого времени", времени неуверенности, смятения, экономических трудностей, - трудно воплотить в рамках "просто шоу".
КАРЬЕРА ДЭВИДА БОУИ
Сквозь окно сочится серый осенний сумрак, и человек, к которому я пришел, спокойно наблюдает, как комната погружается в сумрак, он копит его, он кутается в сумерки - входите, входите, вечер, я жду вас, я вас приветствую, сумерки, покой...
"Да зажги же свет", - прошу я, и он щелкает выключателем, и я, наконец, могу разглядеть его как следует: клетчатая рубашка, джинсы, короткие светлые волосы, все так обычно, что неинтересно для описания. Особые приметы: особых примет нет.
Единственное, что осталось от прежнего Давида Боуи, с которым я познакомился пять лет назад здесь же, в отеле "Дорчестер", - это его лицо.
Но тогда он был самым броским пятном в ярко освещенной комнате, и непонятно было - то ли он сверкает на свету, то ли свет исходит от него.
Тогда вокруг него кружилась фантастическая команда безумных спутников: Лу Рид был здесь, бледный и раскрашенный, и толстенькие белые пальцы его венчали покрытые черным лаком ногти; "Марсианские пауки", разодетые в пух и прах, взбудораженные и смущенные; Тони Де Фрай, их тогдашний менеджер - элегантный, энергичный и напыщенный, эдакий шпрехштал-мейстер. Наконец, Энджи, царственная супруга Боуи, роскошная королева всего этого цирка.
Люди входили и выходили, пили шампанское и резко, нервно смеялись, и все казались себе такими значительными. Это сознание собственного превосходства пьянило всех - кроме, пожалуй, самого Дэвида Боуи, в чью честь и было затеяно празднество. В то время он еще играл на сцене в пришельца "Зигги Звездная Пыль". Вечеринку устроили после концерта, но, хотя он еще не снял пестрые блестящие тряпки "Зигги", он был уже Дэвидом Боуи, а спутники его все еще веселились, и он смотрел на них с усмешкой, как на заигравшихся детей. Горячие денечки, где вы теперь...
Семьдесят второй год позади, и маска "Зигги Звездная Пыль", ненужная и поношенная, упрятана в сундук. "Зигги Звездная Пыль" теперь лишь призрак в чьей-то памяти, а человек, когда-то носивший эту личину, - вот он, сидит передо мной в полутемной комнате и улыбается спокойно и сдержанно.
Я шел по длинным коридорам к номеру Боуи и гадал: кто - или что - встретит меня там. В последний раз я видел его 31 декабря 1973 года, и в тот день он был злым, заносчивым, ужасно неприятным - зазнавшийся центрфорвард, откровенно издевающийся над окружавшими его, потому что они казались ему столь же ненастоящими, как и он сам, запрограммированными, игрушечными: нелюди. "Да, я дрянь, но вы-то все тоже дряни, так чего это ради я должен щадить вас?"
За эти годы он выпустил "Брильянтовых собак" - последний диск кошмарной эпохи глиттер-рока; пластинку "Дэвид живьем", в которой он попытался реанимировать труп "Зигги"; "Молодые американцы" - зеркало его тогдашнего состояния: злобная насмешка над всем и вся и над собственной беспомощностью (самой известной песней этой пластинки была "Слава": "Вот ты к получил все то, о чем мечтал, так что ты теперь со всем этим будешь делать, болван?"); "От станции к станции" - диск о том, что сердце всегда в проигрыше, когда сражается с разумом; "Низкое" - о страшном фениксе фашизма (пластинку эту не поняли- рекламируя ее, Боуи снимался в фашистской форме, и все думали, что он - за, а он стремился как раз к обратному: "Я хотел сказать - они такие, они могут быть среди вас"); и, наконец, "Герои" - вновь появились человечность, теплота, и диск этот был признан лучшим "авангардным" диском года.
За четыре прошедших года изменился я, все изменилось, и он тоже - уже не "Пришелец из космоса", не "Враг неведомый". не "Супермен", дергающий нити марионетки - музыки. Теперь за этой дверью ждет меня Дэвид Боуи собственной персоной, а не кунсткамера причудливых масок, прихотливо меняемых владельцем. Я стучу в дверь, я жду с любопытством, боязливым и немного неприязненным.
- Господи, сколько же лет прошло?
- Четыре года, дружище, - я налаживаю магнитофон, Дэвид помогает мне: времени на интервью отведено немного, для развлекательной болтовни двух старых знакомых и минуты не остается.
- С чего же нам начать после этих четырех лет? - спрашивает он, но я знаю, с чего начну.
- Название на твоем последнем диске "Герои" стоит в кавычках. Эти кавычки - часть названия?
- В общем-то, да. Только это название ни о чем не говорит, я просто выбрал для него одну из песен, а в целом альбом - сборный, у него нет единой концепции.
- А мне казалось, что весь альбом - об ироническом отношении к "героям" и ко всей идее героизма.
- Я об этом говорю только в одной из песен, в самих "Героях". Это песня о двух влюбленных, которые кажутся себе невероятно смелыми, потому что злословят насчет властей. Эта смелость приятно возбуждает их, они кажутся себе прекрасными фрондерами, да только тот камень, что у них за пазухой, - не камень даже, а так, горошина.
- Значит, это все-таки ирония?
- Получается, так. Впрочем - и это не причина, почему я назвал диск "Герои". Я бы мог назвать его "Сыновья молчаливого времени".
- Скажи, а ты не думал, что порой и сам бывал таким же "героем"?
- Господи, да конечно же. Знаешь, мне для того чтобы писать, нужно чувствовать опасность - духовную или просто физическую. Только тогда у меня что-то получается - когда я балансирую на краю. Так что в этом альбоме я, в общем-то, над собой потешаюсь. У меня история была в Китае...
- Воспоминания о маоизме?
- Да, я когда-то им увлекался. Так вот, я был в Гонконге и решил попробовать перейти границу - что получится? Там у них странная граница - в принципе есть шанс пройти, и тебя не подстрелят сразу же. Вот я и решил - пойду посмотрю на приграничную китайскую деревню. Все сошло удачно.
- А ты один ходил?
- Я теперь только в одиночку путешествую. Я вспомнил времена, когда он и шагу не делал без охранника, секретаря, менеджера, компаньона, парикмахера, пресс-агента...
Все мои нынешние путешествия - они для того, чтобы было, о чем писать. Я теперь могу писать только о том, что видел собственными глазами: слишком мой мозг забит чужой музыкой. Куда бы я ни приехал, местная фирма грамзаписи обязательно присылает мне аппаратуру и свои пластинки, да я ничего не слушаю. И если и пользуюсь магнитофоном, то только как памятной книжкой. Я записываю: событие, человек, ситуация - и потом начинаю додумывать, докручивать песню. Но основа - событие, человек, ситуация - всегда реальна.
- А ты продумываешь заранее строй всего альбома?
- В общем-то, нет, все рождается в процессе работы. "Героев" мы писали с Эно и Фриппом1, дурачились иногда просто, ну, и что-то там получилось... Каждый из моих альбомов рождается спонтанно, под влиянием обстоятельств - это всегда видно, можно даже определить, в каком городе я что писал. Не говоря уже о душевном состоянии. Сейчас я куда более уравновешен, чем, скажем, года два назад.
- Да, когда ты выпустил "Молодых американцев", ты был похож на отставного чемпиона. Он ухмыльнулся:
- Знаешь, что такое лосанджелизм? Опасная штука, он заразил и меня...
Я сказал, что, по-моему, жить в Лос-Анджелесе - это как сниматься в фильме, который сам первый смотреть не пойдешь.
Но я никогда не жил там, я там только бывал. Я вообще нигде не живу. Мне никогда не хотелось купить землю, дом на ней и говорить себе - это мое, это мой дом. Если я заведу себе дом - я погиб, я не смогу написать ни строчки. Я человек без корней, и стоит их мне пустить где-то - снять квартиру на долгий срок, к примеру, - как я чувствую себя в мышеловке, и я убегаю. Я не хочу собственности. Я живу одним днем, и для меня это единственный вариант. Скажи, тебе "Низкое" и "Герои" в принципе понравились?
- Да.
- Так вот, когда я писал их, я выбирался из очередной мышеловки, которую сам себе и расставил. Я говорил себе: "Какого черта, что ты здесь делаешь? Ты что, родился для того, чтобы быть клоуном в Лос-Анджелесе? Беги! Все, что тебе надо, - это посмотреть на себя попристальней. Представь людей, которых ты не знаешь, места, в которых ты не бывал, и спроси себя: кому нужна вся та чушь, которую ты написал? Ты-то сам свои пластинки купишь?" И я удрал, я снял комнату в Западном Берлине - паршивую комнату, над автомастерской, в районе, где живут турки-гастарбайтеры...
- Слушай, ты читал Томаса Пинчона? 2 Помнишь, как он описывает своего героя Герберта Стенсила: "Герберт Стенсил, как годовалые дети и самодержцы, всегда говорил о себе в третьем лице. Это помогало "Стенсилу" казаться единственной личностью среди толпы человеческих тождеств. Он называл это "насильственным обретением личности" - это, несомненно, не то же самое, что "смотреть на мир другими глазами"; к примеру, он носил одежду, которая Стенсилу - без кавычек - совершенно не нравилась бы; он ел пищу, от которой урожденного Стенсила стошнило бы; он жил в неизвестных ранее городах, ходил в бары и кафе нестенсиловского типа - и зачем? Все для того, чтобы держать "Стенсила" на отведенном ему месте - в третьем лице".
- Какие мы начитанные! - усмехнулся он, но мне показалось- одобрительно. - Я хорошо понимаю этого человека, я понимаю, почему он это все делает. Но мне уже малоинтересны развлечения такого рода. Я перерос их. Мне поэтому и нынешний панк-рок 3 не нравится. Все эти детишки с таким ликованием влезли в панк-котел - вместо того, чтобы, наоборот, избегать каких-либо границ. Никто из них не пробует бороться: они не говорят:
"Мы - это мы". Они говорят: "Мы - это панк", и таким образом связывают себя и свои возможности. А это стыдно. По сути, люди гораздо более заинтересованы в самих новшествах, чем в том, почему эти новшества рождаются...
- Ты имеешь в виду технико-помешанных?
- Не только. Когда мы были молоды - помнишь, как мы радовались всему новому - ив технике, и в музыке, и в жизни? Все хотелось попробовать, казалось, что каждое новое - вот она, истина, конечный пункт. Но эти пункты менялись, и только, отстав в гонке за новым, начинаешь понимать, что вся эта погоня - чепуха. Когда ты отстаешь, останавливаешься - начинаешь понимать, что обогнал: потому что если ты делаешь что-то настоящее - время и успех обязательно совершат круг и вернутся к тебе.
И время нашего разговора завершило свой круг, а я еще так много хочу у него спросить. Я бы спросил его: о работе над фильмом "Человек, который упал на Землю", о том, как дружба превращается в кровную вражду и снова в дружбу, и о том - какая связь между Дэвидом Боуи, которого я вижу перед собой, и тем человеком, который не появлялся в свете без придворных шутов, лакеев, слуг... Обо всем этом я когда-нибудь с ним поговорю. Я скажу ему, что иногда я люблю его работы, иногда терпеть не могу, иногда понимаю, иногда нет, но я всегда с нетерпением жду его новых пластинок. Дэвид Боуи, последняя суперзвезда моей молодости, я не хочу, чтобы ты подводил меня так, как подвели остальные.
Начинал Дэвид Боуи в 1966 году - мы помним, что это было за время: время расцвета молодежной контркультуры, и рок-музыканты пели о том, что капиталистическое общество никуда не годится и что его нужно переделывать. Варианты предлагались самые "радикальные", и Боуи тогда вместе со всеми пережил увлечение разного рода левацкими идеологиями. К началу семидесятых годов стало ясно, что идеи немедленного переустройства общества не оправдали себя.
Тогда-то Боуи и придумывает образ "Зигги Стардаста" - "Зигги Звездная Пыль" (группа его называлась "Марсианские пауки"). "Зигги", пришелец из космоса, пел о том, что, если нет возможности улучшить жизнь на этой планете своими руками, может, кто-то посторонний поможет. Идея пришлась кстати - она ничего от слушателей не требовала. Слушатели хлопали. К Боуи пришел успех, но он был рожден скорее не содержанием песен, а манерой, в которой Боуи выступал, подачей песен: расшитые блестками наряды, фантастический грим. За "Зигги" потянулась целая команда эпигонов: Элис Купер, Лу Рид, Гэри Глиттер и др. Направление это получило имя глиттер-рона (от английского "glitter" - "блестящий, сверкающий"), а за Боуи закрепилось звание "дедушки глиттер-рока".
"Дедушка", однако, выкинул фортель: в Голливуде он снялся в фильме "Человек, который упал на Землю", где все тот же пришелец переделал всю планету по фашистскому образцу и стал фюрером всей Земли. Идея твердой власти оказалась довольно симпатичной обывателям, напуганным недавними молодежными "выходками", и Боуи-шоумен, почувствовав эту смену настроений, меняет маску, тем более что глиттер-рок публике уже надоел. Теперь он - аккуратный, облаченный в строгий костюм-ретро - поет о том, что пора кончать с "сопливой демократией". На Боуи ополчились прежние рок-коллеги, а на его шоу стали ходить голубоволосые домохозяйки и преуспевающие бизнесмены, решившие, что Боуи - свой. И тут он совершает непростительный, по мнению этой публики, поступок - он выпускает пластинку "Низкое", в которой есть песня "Гитлер возвращается". Он поет о том, что как раз в среде таких вот "положительных и порядочных" обывателей и рождаются фюреры.
В последнее время Боуи почти не выступает на сцене, предпочитая только записываться, - возможно, потому, что ту идею, которой он живет сейчас, - "Сыновья молчаливого времени", времени неуверенности, смятения, экономических трудностей, - трудно воплотить в рамках "просто шоу".
Сквозь окно сочится серый осенний сумрак, и человек, к которому я пришел, спокойно наблюдает, как комната погружается в сумрак, он копит его, он кутается в сумерки - входите, входите, вечер, я жду вас, я вас приветствую, сумерки, покой...
"Да зажги же свет", - прошу я, и он щелкает выключателем, и я, наконец, могу разглядеть его как следует: клетчатая рубашка, джинсы, короткие светлые волосы, все так обычно, что неинтересно для описания. Особые приметы: особых примет нет.
Единственное, что осталось от прежнего Давида Боуи, с которым я познакомился пять лет назад здесь же, в отеле "Дорчестер", - это его лицо.
Но тогда он был самым броским пятном в ярко освещенной комнате, и непонятно было - то ли он сверкает на свету, то ли свет исходит от него.
Тогда вокруг него кружилась фантастическая команда безумных спутников: Лу Рид был здесь, бледный и раскрашенный, и толстенькие белые пальцы его венчали покрытые черным лаком ногти; "Марсианские пауки", разодетые в пух и прах, взбудораженные и смущенные; Тони Де Фрай, их тогдашний менеджер - элегантный, энергичный и напыщенный, эдакий шпрехштал-мейстер. Наконец, Энджи, царственная супруга Боуи, роскошная королева всего этого цирка.
Люди входили и выходили, пили шампанское и резко, нервно смеялись, и все казались себе такими значительными. Это сознание собственного превосходства пьянило всех - кроме, пожалуй, самого Дэвида Боуи, в чью честь и было затеяно празднество. В то время он еще играл на сцене в пришельца "Зигги Звездная Пыль". Вечеринку устроили после концерта, но, хотя он еще не снял пестрые блестящие тряпки "Зигги", он был уже Дэвидом Боуи, а спутники его все еще веселились, и он смотрел на них с усмешкой, как на заигравшихся детей. Горячие денечки, где вы теперь...
Семьдесят второй год позади, и маска "Зигги Звездная Пыль", ненужная и поношенная, упрятана в сундук. "Зигги Звездная Пыль" теперь лишь призрак в чьей-то памяти, а человек, когда-то носивший эту личину, - вот он, сидит передо мной в полутемной комнате и улыбается спокойно и сдержанно.
Я шел по длинным коридорам к номеру Боуи и гадал: кто - или что - встретит меня там. В последний раз я видел его 31 декабря 1973 года, и в тот день он был злым, заносчивым, ужасно неприятным - зазнавшийся центрфорвард, откровенно издевающийся над окружавшими его, потому что они казались ему столь же ненастоящими, как и он сам, запрограммированными, игрушечными: нелюди. "Да, я дрянь, но вы-то все тоже дряни, так чего это ради я должен щадить вас?"
За эти годы он выпустил "Брильянтовых собак" - последний диск кошмарной эпохи глиттер-рока; пластинку "Дэвид живьем", в которой он попытался реанимировать труп "Зигги"; "Молодые американцы" - зеркало его тогдашнего состояния: злобная насмешка над всем и вся и над собственной беспомощностью (самой известной песней этой пластинки была "Слава": "Вот ты к получил все то, о чем мечтал, так что ты теперь со всем этим будешь делать, болван?"); "От станции к станции" - диск о том, что сердце всегда в проигрыше, когда сражается с разумом; "Низкое" - о страшном фениксе фашизма (пластинку эту не поняли- рекламируя ее, Боуи снимался в фашистской форме, и все думали, что он - за, а он стремился как раз к обратному: "Я хотел сказать - они такие, они могут быть среди вас"); и, наконец, "Герои" - вновь появились человечность, теплота, и диск этот был признан лучшим "авангардным" диском года.
За четыре прошедших года изменился я, все изменилось, и он тоже - уже не "Пришелец из космоса", не "Враг неведомый". не "Супермен", дергающий нити марионетки - музыки. Теперь за этой дверью ждет меня Дэвид Боуи собственной персоной, а не кунсткамера причудливых масок, прихотливо меняемых владельцем. Я стучу в дверь, я жду с любопытством, боязливым и немного неприязненным.
- Господи, сколько же лет прошло?
- Четыре года, дружище, - я налаживаю магнитофон, Дэвид помогает мне: времени на интервью отведено немного, для развлекательной болтовни двух старых знакомых и минуты не остается.
- С чего же нам начать после этих четырех лет? - спрашивает он, но я знаю, с чего начну.
- Название на твоем последнем диске "Герои" стоит в кавычках. Эти кавычки - часть названия?
- В общем-то, да. Только это название ни о чем не говорит, я просто выбрал для него одну из песен, а в целом альбом - сборный, у него нет единой концепции.
- А мне казалось, что весь альбом - об ироническом отношении к "героям" и ко всей идее героизма.
- Я об этом говорю только в одной из песен, в самих "Героях". Это песня о двух влюбленных, которые кажутся себе невероятно смелыми, потому что злословят насчет властей. Эта смелость приятно возбуждает их, они кажутся себе прекрасными фрондерами, да только тот камень, что у них за пазухой, - не камень даже, а так, горошина.
- Значит, это все-таки ирония?
- Получается, так. Впрочем - и это не причина, почему я назвал диск "Герои". Я бы мог назвать его "Сыновья молчаливого времени".
- Скажи, а ты не думал, что порой и сам бывал таким же "героем"?
- Господи, да конечно же. Знаешь, мне для того чтобы писать, нужно чувствовать опасность - духовную или просто физическую. Только тогда у меня что-то получается - когда я балансирую на краю. Так что в этом альбоме я, в общем-то, над собой потешаюсь. У меня история была в Китае...
- Воспоминания о маоизме?
- Да, я когда-то им увлекался. Так вот, я был в Гонконге и решил попробовать перейти границу - что получится? Там у них странная граница - в принципе есть шанс пройти, и тебя не подстрелят сразу же. Вот я и решил - пойду посмотрю на приграничную китайскую деревню. Все сошло удачно.
- А ты один ходил?
- Я теперь только в одиночку путешествую. Я вспомнил времена, когда он и шагу не делал без охранника, секретаря, менеджера, компаньона, парикмахера, пресс-агента...
Все мои нынешние путешествия - они для того, чтобы было, о чем писать. Я теперь могу писать только о том, что видел собственными глазами: слишком мой мозг забит чужой музыкой. Куда бы я ни приехал, местная фирма грамзаписи обязательно присылает мне аппаратуру и свои пластинки, да я ничего не слушаю. И если и пользуюсь магнитофоном, то только как памятной книжкой. Я записываю: событие, человек, ситуация - и потом начинаю додумывать, докручивать песню. Но основа - событие, человек, ситуация - всегда реальна.
- А ты продумываешь заранее строй всего альбома?
- В общем-то, нет, все рождается в процессе работы. "Героев" мы писали с Эно и Фриппом1, дурачились иногда просто, ну, и что-то там получилось... Каждый из моих альбомов рождается спонтанно, под влиянием обстоятельств - это всегда видно, можно даже определить, в каком городе я что писал. Не говоря уже о душевном состоянии. Сейчас я куда более уравновешен, чем, скажем, года два назад.
- Да, когда ты выпустил "Молодых американцев", ты был похож на отставного чемпиона. Он ухмыльнулся:
- Знаешь, что такое лосанджелизм? Опасная штука, он заразил и меня...
Я сказал, что, по-моему, жить в Лос-Анджелесе - это как сниматься в фильме, который сам первый смотреть не пойдешь.
Но я никогда не жил там, я там только бывал. Я вообще нигде не живу. Мне никогда не хотелось купить землю, дом на ней и говорить себе - это мое, это мой дом. Если я заведу себе дом - я погиб, я не смогу написать ни строчки. Я человек без корней, и стоит их мне пустить где-то - снять квартиру на долгий срок, к примеру, - как я чувствую себя в мышеловке, и я убегаю. Я не хочу собственности. Я живу одним днем, и для меня это единственный вариант. Скажи, тебе "Низкое" и "Герои" в принципе понравились?
- Да.
- Так вот, когда я писал их, я выбирался из очередной мышеловки, которую сам себе и расставил. Я говорил себе: "Какого черта, что ты здесь делаешь? Ты что, родился для того, чтобы быть клоуном в Лос-Анджелесе? Беги! Все, что тебе надо, - это посмотреть на себя попристальней. Представь людей, которых ты не знаешь, места, в которых ты не бывал, и спроси себя: кому нужна вся та чушь, которую ты написал? Ты-то сам свои пластинки купишь?" И я удрал, я снял комнату в Западном Берлине - паршивую комнату, над автомастерской, в районе, где живут турки-гастарбайтеры...
- Слушай, ты читал Томаса Пинчона? 2 Помнишь, как он описывает своего героя Герберта Стенсила: "Герберт Стенсил, как годовалые дети и самодержцы, всегда говорил о себе в третьем лице. Это помогало "Стенсилу" казаться единственной личностью среди толпы человеческих тождеств. Он называл это "насильственным обретением личности" - это, несомненно, не то же самое, что "смотреть на мир другими глазами"; к примеру, он носил одежду, которая Стенсилу - без кавычек - совершенно не нравилась бы; он ел пищу, от которой урожденного Стенсила стошнило бы; он жил в неизвестных ранее городах, ходил в бары и кафе нестенсиловского типа - и зачем? Все для того, чтобы держать "Стенсила" на отведенном ему месте - в третьем лице".
- Какие мы начитанные! - усмехнулся он, но мне показалось- одобрительно. - Я хорошо понимаю этого человека, я понимаю, почему он это все делает. Но мне уже малоинтересны развлечения такого рода. Я перерос их. Мне поэтому и нынешний панк-рок 3 не нравится. Все эти детишки с таким ликованием влезли в панк-котел - вместо того, чтобы, наоборот, избегать каких-либо границ. Никто из них не пробует бороться: они не говорят:
"Мы - это мы". Они говорят: "Мы - это панк", и таким образом связывают себя и свои возможности. А это стыдно. По сути, люди гораздо более заинтересованы в самих новшествах, чем в том, почему эти новшества рождаются...
- Ты имеешь в виду технико-помешанных?
- Не только. Когда мы были молоды - помнишь, как мы радовались всему новому - ив технике, и в музыке, и в жизни? Все хотелось попробовать, казалось, что каждое новое - вот она, истина, конечный пункт. Но эти пункты менялись, и только, отстав в гонке за новым, начинаешь понимать, что вся эта погоня - чепуха. Когда ты отстаешь, останавливаешься - начинаешь понимать, что обогнал: потому что если ты делаешь что-то настоящее - время и успех обязательно совершат круг и вернутся к тебе.
И время нашего разговора завершило свой круг, а я еще так много хочу у него спросить. Я бы спросил его: о работе над фильмом "Человек, который упал на Землю", о том, как дружба превращается в кровную вражду и снова в дружбу, и о том - какая связь между Дэвидом Боуи, которого я вижу перед собой, и тем человеком, который не появлялся в свете без придворных шутов, лакеев, слуг... Обо всем этом я когда-нибудь с ним поговорю. Я скажу ему, что иногда я люблю его работы, иногда терпеть не могу, иногда понимаю, иногда нет, но я всегда с нетерпением жду его новых пластинок. Дэвид Боуи, последняя суперзвезда моей молодости, я не хочу, чтобы ты подводил меня так, как подвели остальные.
Чарльз Шаар МЮРРЕЙ,
английский журналист
перевела с английского Н. РУДНИЦКАЯ
«Ровесник», № 3, 1978
английский журналист
перевела с английского Н. РУДНИЦКАЯ
«Ровесник», № 3, 1978
1 Брайан Эно и Роберт Фрипп - известные музыканты "авангардного" направления в рок-музыке. (Примеч. ред.)
2 Томас Пинчон - известный американский писатель-фантаст. Генри Стенсил - герой его романа "V". (Примеч. ред.)
3 О панк-роке "Ровесник" писал в № 2 за 1978 год. (Примеч. ред.)
Комментариев нет:
Отправить комментарий